Только вожак дает разрешение на заведение потомства, и сказать, насколько я был удивлен его предложением, значит не сказать ничего. Сначала различные похвалы, затем ученица, теперь возможность не только жениться, но и завести потомство. Год назад я и подумать об этом не мог, что уж говорить теперь.
Не уверен, насколько толковой женой будет Кестрель, но она сделала мне одолжение, не став спорить с вожаком и умолять изменить решение. Убежала, а я не стал догонять. Позже патрульные рассказали, что видели ее на границах стаи, а наутро повстречал в лагере. Может, стало бы проще, если бы она убежала, но тогда бы опозорились мы оба. Не представляю, что удержало ее от опрометчивого поступка, но все же был рад.
Я пытался вспомнить, как вел себя отец в присутствии матери, как Коготь разговаривает с Мораной, как общаются между собой другие супруги, но не решался спросить совета и, более того, приближаться к Кестрель. Она ходила с нами на охоту, только молчала, никого не развлекала и не раздражала беседами, не привлекала внимание. Мое внимание. Не боялась, но избегала, как маленький испугавшийся щенок. И я честно не пытался давить на нее, пресекая возможные слухи о том, что я не могу справиться с собственной самкой.
Сама мысль о своей самке казалась странной, новой, и потому немного пугала. Что мне делать со своей самкой? Должен ли я выделять ее среди других волчиц стаи? Я не помню, когда в последний раз выделял что-то, как свою собственность, мог поделиться куском добычи, уступить лежанку старшему или шанс на добивание дичи более умелому. Но волчица - другая форма собственности, самостоятельная, а в случае с Кестрель еще и непредсказуемая. В уме не укладывалось, что ее можно обменять на более ладную партнершу, уж тем более кому-то уступить. Это вызывало ранее неизвестную мне ревность, даже гнев, и слова о моей волчице обретали новые краски. Я присматривал за Кестрель, ненавязчиво, но достаточно, чтобы знать, чем она занимается в течение дня, с кем общается и куда ходит. Клыки сами собой обнажались, когда она общалась с посторонним самцом, и совсем скоро стало ясно, что мне дурно в ее присутствии, словно мозг вот-вот готов отключиться и я потеряю контроль над самим собой. Такое случается в преддверии зимы с многими самцами стаи, но лишь теперь я ощутил это так остро. Ужасное чувство. Не помню, чтобы считал ее красавицей, но было в ней что-то притягательно, в плавном изгибе спины, гармоничном теле, стройных лапах, холодном цвете глаз. Я цеплялся за мысли о своей самке и тянулся к образу Кес, маленькой серой волчицы.
Однажды после патруля, стоило мне распрощаться с напарником, она подошла ко мне, легкая и веселая, как бывало часто, и опешил. Мы так давно не говорили, что слова сами вылетели из головы, и я бесстыдно пялился на нее, эти цветы в шерстке, ноздрями тянул их запах. А ведь я стоял пыльный и уставший после патруля, совершенно противоположный. Даже стыдно.
— Хирсей! — позвала волчица, приблизилась. Видно, что нервничала, но я не подал вида. — Привет. Ты не уделишь мне несколько минут? Нужно было раньше все... обсудить. Если, конечно, тебе еще не раздали других заданий. А то знаю я их: едва разберешься с одним делом, как тут же налетают с новыми.
«Это все для меня», - внезапно догадался я, и первое, что пожелал сделать, это упрятать свою волчицу от чужих глаз и любоваться ею, сколько бы слов она не произнесла своим болтливым язычком. Я бы смотрел на нее и думал только о хорошем. «Наверное, так и должно быть».
- Конечно, - ответил я, взяв кончик ее мордочки в пасть в знак одобрения и покровительства. Вдруг успокоится. - У меня есть время на отдых. Предлагаю найти место, где нам никто не помешает. Согласна?
Я так и не понял, что такого чарующего было в Кестрель тем вечером, но мне как никогда хотелось узнать побольше о моей волчице с запахом сухих луговых цветов.

Если в патруле мы ходим группами и осматриваем окрестности, а на охоте сосредоточены на выслеживании и погоне, то теперь, покидая лагерь стаи, я не имел ни малейшего представления о том, чем мы будем заниматься. Часть пути проделали молча, Кестрель, что удивительно, говорить не спешила, а я не мог подобрать нужных слов. Более сноровистый в любовных делах волк наверняка сделал бы комплимент или принес какой-то дар. Взглядом я поискал хоть что-то, похожее на подарок, но петляющий лес был тих и гол в преддверии холодов. Я мог бы принести ей хороший кусок добычи, например. Или она посчитает это оскорблением? Добычу чаще носят тем, кто не умеет охотиться сам: щенкам и старейшинам, но мы могли бы разделить эту трапезу. Я мог бы пригласить Кес на охоту, если она согласиться, или сказать, как идет ей запах лета в этом холодном лесу. Мог бы. Но вожак лишил нас шанса на длительные ухаживания. Мы скорее смирившиеся, чем влюбленные. Может потому Кестрель молчит: ей тоже нечего сказать или не с чего начать.
Мы идем через лес вместе, я слышу ее размеренное дыхание, мне нравится невзначай задевать ее плечо. Кестрель, пусть и хрупкая на первый взгляд, легко выдерживала общий темп ходьбы, в ней читалась привычная волчья выносливость и сила, и я невольно осознал, что до этого момента приравнивал ее к собакам, которыми она так воодушевлена. Только равнять ее с сукой среди рабынь теперь казалось глупо и нелепо с моей стороны.
— Как красиво, — раздался голос Кестрель, и я навострил уши.
Волчица остановилась, вглядываясь в темное непроницаемое небо. А на его фоне медленно парили первые снежинки. Они мягко, плавно опускались на землю, целовали мордашку серой волчицы и оседали на ее обновленной зимней шерсти.
— Я знаю, куда мы пойдет, Хирсей, - выпалила она, воодушевившись. - Помнишь то логово в узкой расщелине между камней?
Я кивнул. Это было мое логово. Нашел его около года назад, может больше, и пользовался в качестве укрытия от непогоды или как шанс побыть в одиночестве. Как-то раз Кес бывала там. И до сих пор помнит...
- Там всегда тихо и умиротворенно, и мы поговорим там без лишних ушей, - волчица улыбалась, то ли вспоминая что-то, то ли планируя, а потом сорвалась с места, как птичка, и поспешила вперед. - Давай наперегонки.
Стоило бы намекнуть ей, что я немного устал с дороги, только Кестрель так скоро припустила в лес, что я почти потерял ее из виду под густеющей завесой молчаливого снега. Я двинулся на запах летних трав, все еще молча, не ведая, как реагировать. Бежать за ней было ребячеством, вычурным и излишним.
— Ну же! — звала волчица, — Кто последний, тот спит снаружи!
Кестрель остановилась недалеко, отскочила пару раз, словно заманивая или опасаясь, что я решусь ее обогнать. Или поймаю, ведь все, что бежит от хищника - его добыча. Проворная и гибкая, словно тисовая ветвь, Кес скользящей рысью то отдалялась, то вновь останавливалась, чтобы убедиться, иду ли я следом. И я шел, позволяя самке играться, управлять ситуацией, пока в один прекрасный момент не выждал лучшее расстояние для броска. Уверенно оттолкнувшись лапами от земли, в несколько точных прыжков я настиг ее и, врезавшись, всем весом повалил на землю. Мне хватило бы сил подмять ее под себя, показать статус, но я только расставил лапы по обе стороны от ее тела, не стесняя движений. Даже давая шанс выскользнуть.
- От меня не убежишь, - довольный собой, ответил я и тенью накрыл Кестрель. - Ты делаешь все это, потому что хочешь, или потому, что надо? Я не глупый, для нас обоих это неожиданно и ново. Только скажи, и я оставлю тебя в покое, а вожаку скажем, что... Что-нибудь придумаем.
Я замер в предвкушении и не знал от какого ответа почувствую бо́льшее облегчение.

Не смотря на легкую неуверенность Кестрель, ее подростковую робость перед чем-то непознанным и сокровенным, я и представить не мог, что моя волчица способна со мной совершить. Наверное, на эта способна любая самка, хоть немного смыслящая в обращении с самцом, но я не ожидал, не верил, что так просто поддамся на ее ласку. Тело отозвалось приятной внутренней дрожью, едва Кестрель приняла весьма привлекательную позицию. Я переступил с лапы на лапу по рыхлому снегу, чтобы найти равновесие, а из груди неожиданно вырвался утробный одобрительный гул. Это не пресловутая слабость или подчинение с ее стороны, совсем наоборот. Волчица подчиняла сама, мягко, нежно, сладко, разрушала мое самообладание, и даже посреди заснеженного леса стало жарко, невыносимо душно, волнительно.
До сезона спаривания не скоро, до нашей первой ночи еще больше, но сомнений не оставалось, я хотел эту волчицу. Влекущая волна возбуждения опьяняла, дурманила хуже сонных трав от боли и страданий.
Кестрель говорила что-то еще. Как всегда, говорила много, но я не слушал слов. Я тонул в интонации ее голоса, чувствовал себя слабым в коконе цветочных запахов своей волчицы и не мог понять, нравится мне это или нет. С одной стороны мы не совершаем ничего плохого, мы будущие муж и жена, и если меня влечет зов плоти, это не станет предметом лишних пересудов, а с другой стороны такое сладкое беспамятство пугало, делало меня беззащитным, уязвимым.
- Позволь мне привыкнуть... к тебе, - говорила Кес, и я ревностно водил мордой вдоль ее плеч, пушистой шеи, головы, перебивая сладкий аромат своим собственным. Моя, моя, моя. Прикасайся ко мне, вдыхай меня, будь со мной и привыкнешь. И я привыкну. Она лизала языком мои губы, я скалил зубы, примирительно рычал в попытке унять болезненно-ноющее желание. Ничто не мешало мне в миг подмять легкую волчицу под себя, подавить ее волю, насилием купить удовольствие, но кем бы я стал в глазах маленькой серой волчицы. Моей волчицы. Я лишь провокационно ухватил лапой бедро самки, плотно прильнув к ней животом, зарылся в шерсть носом, чтобы запомнить этот миг. И когда снег выпадет вновь, я его обязательно вспомню, даже если моя самка сейчас ускользнет, испугавшись реакции, которую сама невольно вызвала.
- Ты можешь рассчитывать на меня, Кес, - шепчу я ей на ухо, кусаю самый кончик и замираю выжидающе, терпеливо.