— Ах, то есть, оказывается, все сторожевые собаки теперь – мистические воины? — иронично отзывается скептик.
     — Нет. — почесался Бром. —  Я не хотел сказать, что все псы на привязи ими становятся. Вовсе нет. И из тех, кто пережил большой голод, тоже не все. Равно как и...
КОРОЧЕ! Ты же не думаешь, что вся мировая истина будет подана тебе на миске с каёмочкой?! Естественно, среди нас есть... — он делает паузу, выбирая как сказать. — Есть сильные. "Сильные мира сего". Иначе почему ты не на месте Мадары, а?! Засранец!
     — Болтай что хочешь, а только мы тебя всё равно сожрём!
     Пожирательские зубы клацнули прямо у самого хвоста. Раздался визг паники, слишком девичий для четырнадцатилетнего кобелины, и тот махом вскочил на высокий камень, возвышаясь теперь надо всеми:
     — Уйди прочь, прокажённый! — повелел вислоухий оттуда.
     — А я ему верю. — послышался голос кого-то из легковерных, в противовес скептикам. — Не трогай незнакомца, давайте дослушаем!
    — Да. — поправился сеттер. — Гастроном... Забавно, что вы упомянули про Гастроном. Я помню голодные щенячьи глазки перед долбанным Гастрономом, который больше уже никогда не откроется. Некоторые приходили к тем руинам после взрыва. Просто сидели и смотрели на тот магазин почему-то.
     — Лапы помнят, где еда. — раздался комментарий из толпы.
     — Именно. — согласился красношкурый. — Многих одолевал голод, сами знаете. За первые недели, голодные взгляды я выучил наизусть. Эту, знаешь, старую песнь про мор, сквозь века сохранённую поколениями цепных псооов... — он приостановился, словно плетя нить всей истории прямо у себя перед глазами. — Песнь, преисполненная фатализма, печали, безысходности и – да, – голода.
     — И там, у Гастронома, среди прочих взглядов ты и заметил *его*! — опережает повествование один особо пытливый ум.
     — Погоди-ка, — встревает очередной голос. — Ты сказал: "Голод его мучил, хоть он и не голодал". Что это, блин, вообще значит?
     — Спроси лучше, как я это понял! — прошипел длинноухий.
     — И как же?
     — По глазам!
     — Ох, ну конечно...
     — Заткнись, эй, ты! — изъявил Бром протест скептику. — Я *безошибочно* способен узнать это во взгляде. Это – то, что отличает голод простой псины от пожирательского эпоса.
     Ну, началось – зажёгся. Как алтарное пламя.
     — Ибо голод пожирателя – это не просто ощущение пустоты в животе, побуждающее покушать! Верно я говорю?
     Опять этот жуткий, жреческий хрип. Того гляди, забрызжет из пасти клятой чёрной нефтью... Те, кто слаб духом, впрочем, точно могли поёжиться сейчас.
     — Голод, соседствуя с гибелью, вершит судьбы! Это постулат, сам по себе настолько древний, что въелся в наши кости несмываемо; догма, неизменной дошедшая до нас из пучины тёмных времён.
     — Как испорченный телефон! — поддакивают легковерные.
     — ...Не знаю, откуда вы знаете, что это такое, — разрывает возникшую тишину удивлённый Бром. — Но да. Верно. Чертовски верно.
     Вы знаете, к чему он ведёт: "Голод – это библейские идеи, тщательно проваренные в водах палеозойских шельфов; это сила, которая правила миром ещё задолго до того, как была откована первая корона короля"... но обычным псам и невдомёк – истина ли это всё, или бред сумасшедшего. От того и одолевает их сомнение при виде непоколебимости бронзового оратора.
     — Как самый древний, мать его, испорченный телефон. Голоду наплевать на самые фундаментальные наши притязания. Волки и люди, цепи и троны – неважно: голод стоит надо всем. И, проведя наедине с ним достаточно времени, на некоторых находит непрестанное предчувствие надвигающегося конца, навеянное этим самым эпосом.
     Он вовсе не прячется, а напротив – орёт, да погромче, в зажигательное всеуслышанье, как глашатай на варварском колизее, загривок вздымая.
Глядите на него: он неуязвим! Точно бог, снизошедший с Олимпа. Подобно новоявленной рок-звезде, спрыгивает с камня прямо в ряды пожирателей, и те расступаются невольно.
     — Превращает тебя в гончую судного дня! — ревёт ржавошкурый лжепророк. — В святого воина, для которого голод – это не форма потребности, но наставник. Подстрекатель на огненном пути, который ждёт впереди, и незримый военный вождь!
     Нет, это не происки мифических сил. Чужие умы сами дают ему эту хрупкую неприкосновенность. Ведь, он устроил шоу! А кто же осмелится встрять посреди шоу?! Уши раскачиваются свободно, являясь эхом языку его тела, и лишь сейчас, в третью очередь, замечаешь, что кобель, вдобавок, немаленький. Страшный – пиздец. И вот он, шагает среди каннибалов безо всякого опасения – те скалятся, язвят, но напасть не решаются.
     Уже задыхаясь от интенсивного воя, медный проницатель наконец постепенно попускается:
     — Вот именно такого дога я и встретил среди прочих у Гастронома. Голод преследовал его, хоть он и не голодал. — Бром снова почесался непринуждённо, и продолжил более спокойным тоном. — Он посмотрел в глаза голоду однажды, но затем, когда люди ушли, обыкновенно был сыт. Вот уж не знаю: может, он жрал скот где-нибудь, как многие тогда делали, или охотился... Но не важно. Потом он сдох.
     Последнее возымело эффект "раз, и в глаз". Смешки посыпались тут и там.
     — Значит вот, какая судьба ждёт твоих сильных мира сего? — скалится самый грозный из неверующих.
     — Да он даже не считал себя таковым! — держит ответ красный кобель. — Даже, если и посчитал бы – мало просто объявить себя "мистическим воином": нужно заручиться покровительством свыше, чтобы обуздать эту силу...
     — И ты возомнил себя таким покровителем? — теряет терпение большой пёс. — Ты за этим сюда явился?! Промыть мозги собакам, и собрать вокруг себя культ! Богом себя возомнил!
     Он выглядит угрожающе. Сеттер даже помялся немного перед ответом:
     — У тебя... очень плохая аура. — разряжает он обстановку. — Заколдую, блять! У-у-у-у!..
     — Только не это! — проскрипела какая-то собачонка в испуге.
     — Да не бывает никаких колдунств. — обращается большой пёс к пожирателям. — И никаких воинов голода тоже.
     В отличие от Брома, все притихают, когда он говорит.
     — И высших сил тоже не бывает!
     Повисла тишина – даже теперь, когда он закончил. Все смотрят на него, как будто в ожидании чего-то.
     — Ну, — добавляет он наконец, — Кроме Мадары.
     Так-то лучше. Удовлетворённые, все перекидывают взгляды на вислоухого вторженца.
     — А ты – просто обманщик. — констатирует пожиратель. — Которого мы съедим.
     Под одобрительные возгласы, все стали сужать кольцо вокруг сеттера.
     — А ты знаешь, кто такой этот обманщик? — немедленно парирует красношёрстный, в мгновение остановив круг. — Знаешь ли ты, что у него за плечами?
     — Пфф, — фыркнул кобель скептично. — Ну и кто ты?
     Глаза огненного сеттера закатились на секунду, и он вдруг произнёс с глубокой мрачностью:
     — ПОДНИМИТЕ МНЕ УХИ!
     Колебание псов нельзя не заметить. Они переглядываются друг с другом, не понимая, кто и что должен сделать – да и должен ли вообще. В конце концов, пара из них несмело подошла по обе стороны. Их зубы легли на сеттерские уши, и двое деликатно сделали пару шагов от бронзового кобеля, расправляя дырявые.
     — Это не надо, — бросил Бром влево. — Только правое.
     Кобель слева выплюнул ухо и ушёл в недоумении, оставив всех смотреть на тыльную сторону правого уха, обнажившуюся под тягой второго пса. Быстрее всех смекнул небольшой одноглазый пёс, что рядом с большим пожирателем:
     — Рисунок. — кивнул он на татуировку, среди бесчисленных ран правого уха. — Это борзосеттер Бром. Я так и знал.
     — Бром? — переспросил здоровяк.
     — Да. — подтвердили ему. — Из ормага. Подпевала охотников. Говорят, шесть зим назад он убил человека.
     — А потом охотничьих псов... — припоминает слухи большой кобель. — А потом ещё, и ещё. Странные свидетельства, подозрительные связи.
     — Это другое дело. Тогда, подадим тебя к пиру!— донеслось от скептиков из толпы. — Шесть лет? Ты что, *настолько* старый?
     — Это, типо, должно тебя спасти, поехавший? — интересуется массивный пёс.
     — А как же? Ведь, я – живое доказательство, что колдунства всё-таки бывааают! — скалится борзосеттер в безумной улыбке.
     Снова почувствовав за собой инициативу, Бром освободился от чужих зубов и поимел смелость приблизиться к большому псу вплотную. Тот, в общем-то, оказался покрупнее него. Впритык это ощущается остро, и улыбка красного сменилась на почтительную.
     — И святовоины, несомненно, бывают тоже. — прошипел ему вислоухий загадочно, обернувшись затем к толпе. — И да, я действительно намерен предложить кому-то из вас своё покровительство. И я не позволю, — вернулся он к металлорежущим тонам, шагая среди собак. — *Не позволю*, чтобы голодные невежды, непонимающие моей ценности, встали у меня на пути!
     Наконец, планы седого кобеля стали ясны кристально – по крайней мере, заявленные.
     — И готов познакомить со своей поганой пастью любого, кто захочет мне помешать. — скалится Бром по сторонам.
     — Давай уже конкретнее. Чего ты хочешь? — озвучил вдруг кто-то одну из немногочисленных в тот вечер здравых мыслей.
     Медный пёс оторопел от такой деловитости. Но, он это оценил. Понадобилось несколько секунд длинноухому, чтобы собраться с мыслями. Несколько секунд, чтобы снова найти и включить свою пыльную борзячью аристократичность:
     — В моей власти открыть для вас дорогу к невероятным подвигам.

...
     От девки пёрло насилием. Бром исторически любит крутиться вокруг таких. Эта – навевает ассоциации с брутальными городскими курилками, где *всякие* безумтсва случались на Бромовской памяти. Такая волна наводит лишь на один способ совладать с пепельной мордой: окутать магией "Беломора" и, когда её шерсть увязнет в этом густом дыму, сделаться недостижимым. Дуэт в палитре советских плакатов – чёрная и красный, а что? Свободные отголоски русской псарни на большой дороге.
     — Вау, как время-то летит, — отметил Бром. — Лишь солнце за горы прячется, а будто полтора года прошло. Я определённо хочу искупаться в последних лучах.
     И он стал бродить где повыше, весь сияя в золотом свечении и стреляя в суку взглядом:
     — Ну, может и не подвиги. Откуда мне знать? Я просто открываю дороги. Есть кое-что, — щурится он на солнце, — что вам предстоит унаследовать.
     — Что-то людское, хотя бы? — спросили из толпы.
     Отнюдь, это было кое-что собачье. А ко всеобщему разочарованию, собаки не оставляют в наследие богатств, как люди; собачье наследие – это лишь перемешанные вещи в твоей голове. Но такого рода влияние нельзя недооценивать.
     — Только подход к делам от старых придорожных стай, — ответил Бром в толпу. — Это, типа, ваши предшественники, по тропам которых вы непременно захотите пройтись.
     Сеттер вновь оглядел чёрную.