...
     Коробчатый магазин, короткий ствол, свободный затвор... пистолет! Идеи девятнадцатого века воплотились в нём, и были отточены чередой окопных конфликтов. Компактное оружие самообороны, приспособленное для повседневного ношения. Сперва востребованное войсками, с приходом киноиндустрии оно медленно стало обретать статус криминального атрибута. Вот и сейчас, крадётся злодей вдоль тесных улочек, где разразилась дуэль двоих. Как вдруг! Овчарочьи зубы сжались на рукаве кожаной куртки – на руке, держащей пистолет. Не может быть: да это же верный служебный пёс сыщика!! Он обезоружил преступника, и скоро на запястьях того застегнулись наручники. Четвероногий герой достоин всяких похвал.
     — До чего же он хорош, этот комиссар, мать его, Рекс! — восклицает морда перед телевизором.
     — Да, кино что надо. — пытается вторая морда изобразить согласие.
     Что за собаки проводят время перед фильмами? Самые заурядные псы. Это, соответственно, Тузик – легкомысленный кобелёк, прожигающий жизнь в пустой приятной ерунде, и Бобик – циничный дылда, скептически смотрящий на любую идею, начиная ещё с того, чтобы оторваться в щенячестве от мамкиной титьки. А компанию этим двум составляют Дик, старый разыскной овчар-пенсионер, и молчаливая, пухленькая лайка Герда, которая представляет из себя то, что представляет.
     — Но это лишь кино. — отмахнулся старый Дик. — На настоящей службе всё не так радужно.
     — Вот поэтому все хотят смотреть кино, а не на твою жизнь. — огрызнулся Бобик.
     Это была комнатка, ранее предназначенная для хранения дворового инвентаря, а также содержащая эвакуационный выход. Лишь позже люди, в нарушение правил, переоборудовали её в комнату отдыха. Да – люди; сейчас же тут отдыхают четыре собаки. Каждая от разного хозяина – а нужно ли добавить, что они попали сюда самовольно. Просто, вошли через дверь. Ту самую, что вдруг толкнута оказалась каким-то третьим носом. Дверь распахнулась, и по навесной траектории внутрь швыряют двухгодовалую волчицу, которая шлёпнулась на пол, как... как двухгодовалая волчица. Несравненно. Объятые белесым свечением экрана, четверо обернулись через спинку старенького дивана.
     — Волки! — вскочил Туз.
     Следом за чёрной вошёл в помещение темношкурый лабрадор – один из псов, тащивших её всю дорогу.
     — Ох, не советую я вам быть здесь, когда сюда придёт Бром. — сходу бросил он четверке.
     — А, это всего лишь Октябрь. — выдохнул пёс. — Мы просто искали "ящик", знаешь...
     — Бром? — усмехнулся Дик. — Я слыхал, что его грузовик переехал, или вроде того. Ветеринар от него не отходит. Вряд ли он скоро здесь появится.
     Как-то вдруг возросло напряжение. Нашло понимание, что пахнет какой-то мокрухой. Тишину прервал жестяной звон, когда лапа Герды, толстой лайки, нечаянно спихнула миску, и та свалилась с дивана. Эти четверо и лабрадор – явно не ожидали встретить друг друга здесь; повисла тишина, пока все, отупев на минуту, пытаются шевелить мозгами. "Это что, была моя миска?!", — донёсся голос Брома откуда-то далеко с улицы...
      — Ты посмотри! — оскалился Бобик, циничный пёс. — Даже через два квартала услышал её звон, пень ушастый.
     — Спрячь-ка её, от греха подальше. — повелительно кивнул овчар Дик Герде на миску.
     Лабрадор с волчицей снова сцепились. Оглядываясь с перспективы диванных псов, события развиваются довольно странно – никто не понимает, что происходит. Наконец, в дверном проёме показалась прехромая тень причудливой формы.
     — Ктооо ел из моей миски?! — послышался голос за дверным проёмом. — Кто сидел на моём...
     Сеттерская лапа пересекла порог. Затем вторая застучала гипсом по дощатой половице. С пары на полу, карие глаза кобеля быстро свернули влево, к четверым.
     — ...НА МОЁМ ДИВАНЕ! — громко объявил сеттер поимку с поличным. — Октябрь, ты их зачем сюда пустил?!
     — Они тут уже были! — отвлёкся лабрадор от драки.
     — Симпатичный конус, Бромчестер. Гы-гык. — не удержался бездельник Туз.
     И правда – Брома как будто грузовик переехал. Повязка на лапе, повязка на теле... и ковыляет с загипсованной передней лапой, как хромой пиратский капитан. Но, на нём и впрямь надет весьма приглядный ветеринарный воротник. Выглядит красношкурый в нём, правда, слишком нелепо.
     — Хочешь такой же?! — пытается сеттер рычать с этой штукой на голове. — Быстро оформим! Сейчас я шепну своей чёрной подруге, и она тебя так отделает...
     — Не боюсь я лабрадора твоего.
     — Да не. Я про волчицу. — продолжает длинноухий. — Она только что перегрызла глотки дюжине собак. Изранила, перепугала там всех. Еле отловили эту чокнутую.
     — На помощь! На помощь! — хрипит Октябрь, неожиданно проигрывающий схватку.
     — Да-а, во даёт. — бросил Бром взгляд на дерущихся и, как ни в чём не бывало, продолжил свой рассказ, расхаживая по помещению со своей больной лапой. — Просто жесть. С ума сойти. Машина послеобеденных смертоубийств. Чёрная торпеда. Настоящая сухопутная акула. Я сразу бросил все свои дела, оторвался от миски мясного и побежал сюда. Повелел эту суку притащить. А тут вы.
     Лабрадор просто в панике:
     — Она щас съест меня!
     — Нууу, — подводит черту Дик. — А зачем она тебе здесь, в ормаге?
     — Вопросы здесь задаю я. — напоминает пёс в конусе.
     — Конечно, конечно...
     Лабрадор, в отчаянной попытке спастись, молча пытается уползти от неё из последних сил. Сеттер же решительно игнорирует шевеления за спиной, он колеблется немного – нечто другое привлекло его внимание. Вислоухий выказывает любопытство, всматриваясь за спины четырёх, пока Октябрь и волчица там дерутся на смерть.
     — Как вы, — говорит Бром несмело. — Чёрт побери, включили эту штуку?
     — Телевизор? — вопрошает Тузик. — О, бульдог Морзе объяснил, как с ней управляться. Нужно лишь бросить пульт, и беспорядочно потоптаться лапками по кнопкам, пока она сама не заработает. — кивает он, искренне веря в сказанное. — Именно так это и делается.
     — Охренеть. — тянется сеттер лапой чтобы почесать за ухом, позабыв опять о воротнике. — Не знал, что между ними есть какая-то связь... Ну да ладно. Скажите мне лучше, как вы сюда попали?!
     — Да сторож опять нахрюкался. — ответил Дик. — Пара пустяков.
     — Ясно... Ну что ж. Вы испортили момент своим распиздяйством. Но, раз вы здесь, то поможете нам – конечно, если у вас кишка не тонка иметь дело со свирепой волчицей!
     То, что произошло через минуту – было чудом сочетаний сил: необузданная лесная душа и холодная, безжизненная машина. Моране показали телевизор. Его искусственный свет, так чужероден он дикому зверю. Инопланетен словно. Удивительно, с какой лёгкостью экран способен заворожить волка. Белый шум гипнотизирует. Тепло работающей машинки тянет, просит прикоснуться. Толстое стекло приятно звенит под когтями, а шерсть электризуется и встаёт дыбом при приближении – точно волшебство...
А вокруг – какой-то сюр: она впервые окружена стенами, и кругом цвета, которых не бывает в природе. В нос бьёт удушливая смесь запаха горячих полимеров от прибора, собачьих медикаментов и комнатной пыли. Ещё и красный пёс с какими-то страшными, непонятными приблудами по всему телу. Это что, ад?! Нет. Это называется...
урбанистические особенности.

     — Восславь кинескоп, о волчица! — отрезвляет Морану голос Брома.
     Вот он, стоит перед чёрной бестией, образуя треугольник с ней и телевизором – красный Дьявол в колпаке. И пятеро за его спиной, аки демоны, свою жизнь выстроили на том, за что в лесу поджидает смерть. Беспечные и расточительные, не ведающие труда и жертв – ну, кроме свободы. Свободой они пожертвовали ради всех удобств – как никогда не поступил бы ни один приличный волк. Это столкновение менталитетов, конфликт ценностей – часто рушит привычный уклад, сводит волков с ума.
Длинноухий пёс начинает ещё грузить вдобавок:
     — Я – борзосеттер Бром, и я приветствую тебя в городе, людском улье. — говорит он размеренно, но безостановочно; настойчиво, но с почтением. — А также приветствую в моём храме. Я объявляю тебя своим гостем. Пока ты в этих стенах, никто не посмеет тронуть тебя, равно как и ты не посмеешь тронуть здесь никого. Эй, — окликнул он псов через плечо. — Там, в шкафу, припрятаны лакомства. Гостья требует угощений. Принесите!
     — О, на счёт этого... — виновато вздыхает Бобик.
     — Бобик их уже нашёл, — сливает Туз приятеля. — И сам всё съел. Хотя я говорил ему, что это плохая идея.
     — А, — отзывается сеттер раздражённо. — Тогда он сам пойдёт на закуску!
     — Лакомства? Ты что, собрался с ней посиделки устраивать? — протестует старый Дик. — Это же волк!
     — Моему храму нужен свидетель. — прошипел Бром едко.
     — Опять ты за своё... песок с тебя уже сыпется, а всё в падре играешь.
     — Мне не нравится твой тон! — одёрнул Октябрь служивого.
     — Да! — присоединился Бобик. — Не ставь под сомнение Бромовский авторитет.
     — Не думайте, что мы всё забыли, молодой дог. — напомнил тому красношкурый про съеденную собачью радость, вернувшись затем к волчице. — Итак. С угощеньями не вышло, но мы *всё равно* побеседуем.
     Он прихрамывает поближе, почти вплотную. Прищуривается загадашно.
     — Я знаю, что это было за безрассудное нападение. — кивает он со стариковским гостеприимством. — Это была метафора самоубийства. Мгм. Последняя ярость; отчаянный влёт на уничтожение. Мне это знакомо – раны не дадут соврать.
     Да, эти свидетели точно не солгут: пёс прошёл через огненный шторм, столкнув друг с другом тонны стали. Где-то далеко, под слоем свежего снега на свалке, гниёт кузов, ранее осмотренный следователями. Взгляд бывалого Дика вдруг налился каким-то осмыслением:
     — Что ты сказал?! — поспешил он встрять. — Так это правда! Это был не несчастный случай – ты убил его!
     — А я говорил... — напомнил Бобик невовлечённым тоном.
     — Как же ты мог, Курага!? — недоумевает Дик. — Мы же собаки, мы должны *служить* людям!
     — Бром сполна доказал свои намерения и способности. — вмешивается снова лабрадор. — В его решениях не приходится сомневаться.
     — Что это, вообще, значит?!
     Ясно, что Дика переполняет злость. Для него это словно нож в спину: они с сеттером знались с давних пор, и в верности вислоухого богам не было никаких сомнений. Такое попросту не укладывается в голове старой служивой овчарки.
     — Бром – светлая голова, в его правоте не приходится сомневаться. — продолжает Октябрь.
     — Если вы  с ним ставите себя выше людей и закона... — теряет Бобик терпение. — Не пойти бы вам?
     Зная собачий нрав, это был вызов! Дик негласно присоединился к кобелю – ещё бы, ведь он – его протеже, с которым тот блюдёт порядок на улицах. В меру псовых возможностей, разумеется... такие себе два пёсошерифа.
Выходит, циничный Бобик не такой уж и циничный. А в другом углу ринга Октябрь – темношкурый громила, слишком внушаемый до изречений Брома – и сам Бром. И вот, в воздухе запахло подпольной собачьей заварушкой, и клыки готовятся рвать и метать. Драка неизбежна! Четверо пристально смотрят друг на друга в ожидании, кто же набросится первым. Комната погрузилась в молчание.
     И это – *её* стихия. Молчунья Герда известна за свои якорные свойства, зарубающие чужие конфликты на корню. Лишь только помещение пронзила тишина, и пухлая собака автоматически привлекла всеобщая внимание, потому как имеет обыкновение молчать "громче" всех. Лаячья лапа ступила вперёд, отделив две пары кобелей друг от друга. Невероятно, каким убеждением обладает сука: не произносит ни слова, но вся будто излучает обеспокоенность и призыв сохранять спокойствие. Ну, с Гердой не поспоришь – пришлось всем остыть.
     — Да. — ответил наконец борзосеттер. — Я убил человека.
     Холод... холод пробежал по спине у всех присутствующих после этих слов – даже несмотря на то, что всем всё стало ясно ещё пару минут назад. Для домашних такое просто немыслимо.
     — Да он был козлом! — высказался лабрадор об убитом.
     — Оковы закона меня больше не тяготят, Дик. — бросил красный. — Вчера я убил человека, а сегодня – проведу пришельца из леса в место, откуда местный филиал двуногих диктует свои правила здешней фауне.
     Снова повернулся к волчице. Медленный выдох, и:
     — Я верну смысл твоей жизни, волчица.
     Голос его вдруг дерзок, повелителен. Голубоглазая может ощутить его агрессию – но не враждебность; словно медный пёс пытается не подчинить или уничтожить, но добыть огонь из волчицы; словно она – огниво его, и его трут.
     — Я, опалённый кобель, одарю тебя почётной миссией!! — повышает он тон. — *Ты будешь свидетелем*! — шагает он всё ближе. — Увидишь то, чего ни один волк ещё не видел. Унесёшь это знание в лес. Оно поможет – немного. Но второго такого шанса может не быть. Достаточно крови уже пролилось.
     — Что, переметнуться уже успел? — цепляется Бобик.
     — Нет! — хрипит в ответ вислоухий. — Мы не друзья!
     То же самое он следом продублировал и волчице с громкостью в две трети горла: 
     — МЫ НЕ ДРУЗЬЯ. Но я тебе помогу. Пойдём только ты и я.

     — Кто-то не досчитается своих дружков? — гневно буркнул Дик. — Так ты это всерьёз про дюжину собак?
     — Нуу... — качает Бром головой в поиске оправданий для волчицы. — Неясно, какая судьба лучше для тех из нас, кто оказался лишним.
     Он клонит к телам, от старого тополя сегодня протянувшимся.
     — Ведь все мы, собаки – жертвы бесконтрольной эрекции, — наклонил пёс свой конус близко к волчице.
     — Селекции... — поправил его Октябрь, видимо, не впервые.
  — Бесконтрольной селекции, — поправился сеттер. — Мы – жертвы этой... безумной карусели искусственного отбора. Всё наше существование привязано к рукотворной человеческой среде, и теперь, спустя тысячи зим разведенческого ада, не всем из нас даже найдётся место в урбанистическом мире. Ещё непонятно, что лучше для таких лишних – волочить своё жалкое существование, быть убитым или же вовсе не рождаться...
     — Да, кстати, там были не только бродяжки, — рассказал лабрадор неудобную правду.
     — Кто?! — чуть не взвывает овчар Дик.
     У октября уже было снова открылась пасть, но сеттер пихнул под бок и влез перед ним:
     — Мы не будем плакать о тех, кто, ослеплённый жаждой крови, ломанулся убивать, очертя голову!
     — Ты дурак? — недоволен Бобик. — Уже за бродячих её надо убить, без разговоров!
     У Герды глаза на секунду вспыхнули синим пламенем.
     — Нет, — одёрнул кобеля служивый овчар. — Просто вышвырни её отсюда, чтобы духа её здесь не было.
     Неожиданно было, что Дик вдруг смягчился. На непонятый взгляд товарища он добавил:
     — Никому не нужны новые жертвы.
     — Ну надо же, — хамит Бобик, — ты начинаешь говорить прям, как Бром!
     — Старые псы правду рубят, мм? — бросил длинноухий через полкомнаты. — Всё правильно. Хватит распрей на наш век.
     — Нет. Мне просто нужен порядок на улицах. — объясняется Дик перед Бобиком. — Я не хочу, чтобы завтра сюда пришёл десяток таких же чеканутых волков-мстителей.
     — Если отпустишь её без наказания, то так и будет.
    — А давайте её покусаем сильно, и затем отпустим? — предложил вдруг Туз, но, почувствовав на себе взгляд волчицы, немедленно унялся.
     — Бром – это свет и учение, учение и свет, — произносит Октябрь непонятно для кого и непонятно зачем, аки молитву.
     Все посмотрели на него, как на промытого.
     — Верно, Туз, — медленно возобновил Боб беседу. — Давайте ей хотя бы хвост оторвём! Ну, в назидание...
     Стартовал холивар между двумя и Тузиком. Но вислоухий не намерен был больше слушать эти бредни и, как ни в чём не бывало, повёл наконец чёрную к двери, где их ждал лабрадор. Приказное "открывай" сорвалось с его пасти в по-дружески небрежном тоне.
     — Ну ладно, короче... смотри мне, — грозит овчар медношкурому на прощанье. — Если кто-то ещё пострадает – это будет только на твоей совести. Надеюсь, тварь тебе самому глотку не перегрызёт. Мы в этом не участвуем. Пока!
   Удивительно, с какой скоростью они смылись на улицу, стоило лишь жирному лабрадору открыть путь в нечестивый храм. Бром с волчицей-незнакомкой, казалось, всего на секунду упустили их из виду – а обернувшись, обнаружили собак уже снаружи. И Октября тоже, хотя вот он рядом вроде был...
Словно как-то слишком поспешно они оставили волчицу наедине с Бромом.
     — А за человека ты мне ещё ответишь! — напомнил Боб, показавшись в дверной просвет перед самым закрытием.

...
     Ну какие земные пейзажи содержат подобную структуру? Торговое оборудование повсюду вокруг невежественно экспонирует орудия убийств. Безмолвные ружья и винтовки, торчащие к дульным срезом потолку – как тотемы в честь ксенофобии, рёбрами окружили гостью из леса. Во тьме, сталь зловеще поблёскивает на лунном свету – до того момента, когда нос сеттера щёлкнул по выключателю на стене. Кнопка отвечает за вторичную иллюминацию в стеллажах. Пушки зажглись светом, а с ними весь зал предстал полуосвещённым, как если бы горели вокруг маленькие свечи. Пёс в колпаке как-то незаметно вдруг потерялся из виду, и вдруг – игла! Игла падает на виниловую дорожку. Износ грампластинки и пыль, скопившаяся на поверхности, делает звучание искажённым и пугающим, но соната на скрипке, зазвучавшая откуда-то с середины композиции, остаётся различима.
     Забавно, как Бром держится подальше от телевизора, но вполне ловко обращается с электропроигрывателем. Welp, скрипка, как известно – инструмент дьявола. И медный кобель вскочил на прилавок, оказавшись в центре всего этого дьявольского перформанса. На мгновение показалась отметка с дней Кровавой Жатвы на его ухе. На мгновение, он взглянул на тебя сверху вниз. Неужели не заметила демона в его глазах? Спустился вниз к тебе, словно жидкий огонь стекает по танковой броне.
Играет тебе мелодию; привёл в место, где Угольный зверь заперт в порохе в ожидании чьего-то рокового часа... возможно, и твоего тоже.
Железа кислый запах; от масляных паров становится душно.
Красными лапами подступает неспеша. Песни гибели под скрипку завывает вполголоса, призраков под окном собирая.
О, жгучий взгляд. Что на уме у пса? Подлый, алчный план? Кобелиное желание взыграло? Час пробил для следующего самосуда?
Нет... медный точно в сделке с оккультным. С чем-то древним, зародившимся под одним небом с самим институтом жизни и смерти.
Так спой же с псом!
     — Нравится? — спросил он вдруг сквозь улыбку. — Это называется музыка. Под неё можно петь. Волки любят выть песни?
     Не отрывая взгляда от молодой суки, красношкурый придвинул к ней миску. Это его собственная питьевая миска, укромно стоявшая между стеллажей, и пёс невербально предлагает испить из неё. Предлагает, хотя сам слегка нависает над сосудом, да и его больная лапа не сразу убралась с жестянки. То было некоторым... мягким напоминанием власти Брома в этих стенах, с которой он хочет, чтобы гостья считалась, даже несмотря на своё очевидное физическое превосходство. Плещущаяся же внутри водопроводная вода не слишком свежая, но за неимением другой...

...
     "Зачем он привёл её"? Разве не очевидно?? Этого пса уже тошнит. Тошнит от порядка вещей. Тошнит от этих бесшёрстных двуногих мудозвонов, построивших весь свой мир на культуре вооружённого насилия. Тошнит от этих охотнитских псов, утративших княжеские охотничьи принципы. Тошнит от лесных подонков вроде тебя, что хотят нести месть убийцам, но тем не менее льют кровь тупо по расовому признаку. Сеттер решил, что с него хватит. Конус, запах антисептиков и повязки на теле с самого начала на это намекали: пёс вошёл в затяжной протест против жизни, против порядка вещей. И Бром испытывает *необходимость* представить огонёк дикого мира этому столь табуированному людьми месте – просто для того, чтобы снова поиметь судьбу.
     "Волк в священном храме! — провозгласил он с едкой ухмылкой. — Такого не увидишь каждый день. Но есть и ещё кое-что...".
     Будь волчица постарше, Бром не стал бы вмешиваться во всю эту историю. И искушённые волкожуи из числа местных ещё до сих пор развлекались бы с ней, подвергая болям и унижениям мученических масштабов. Сломать можно даже самых стойких; даже самую холодную душу можно вывести на искренние горькие всхлипы и даже самое строптивое тело можно допытать до абсолютной покорности. Те псы это знают и умеют.
     "Представь себе стихию, — говорит кобель. — Например, бурную реку. Такую, что всё смывает на своём пути, быструю и необузданную. С её силой нужно считаться, бесполезно с ней бороться и следует спасаться, если она выходит из берегов".
     А кончилось бы всё для волчицы медленной и одинокой смертью обочечной тушки. "И правильно было бы, — думал Бром.  — До зачерствевшего взрослого мозга достучаться было бы уже невозможно". Ну вот, снова он нашёл оправдания... но нет! Этого не случилось. Волчица молода, и Бром её вытащил.
     "Но река ведь вовсе не враг вам, верно? — поднимает вислоухий глаза на волчицу. — Так же и люди!". Повеяло архивной пылью природоохранных законов: "Они ведают гуманность. Не понятия, но жёсткие правила описаны на бумаге. Впрочем, искусство охарактеризует людей лучше, чем сухие числа. Взгляни-ка на это...", — уселся красношкурый перед стеной, подняв к верху голову в конусе. Огромное резное панно, описывающее живую природу. Захватывающий пейзаж, на фоне которого два оленя мирно пьют на водопое. "Они, типо, любят природу, — говорит сеттер. — Люди-то". Затем махнул к одной из витрин, указывая воротником на жемчужину здешнего ассортимента – винтовку, от которой веет импортным эксклюзивом. Искусная резьба от ствола и до приклада, а на поблёскивающей серебром ствольной коробке красуется заокеанский волк, греющийся под аляскинским солнцем. "Они наносят природные сюжеты повсеместно. Даже на оружие, как видишь. И это – шик!".
     Либо волчицу пристрелили бы. Пуля... пуля – это лучше, чем быть запытанным до смерти, правда? "Одна пуля и тебя нет", — описывает Морана свои свидетельства. На самом деле, Бром никогда пулевой смерти своими глазами-то и не видел. Но между пулей и смертью может посредничать множество травматичных явлений: напряжённый пневмоторакс, кровопотеря, болевой шок. Не говоря уже о том, какую мерзкую штуку представляет из себя сам раневый канал.
Если ты не видел подстреленного оленя, продолжающего "бежать", беспомощно лёжа на боку, то ты не видел оружия в деле.
Как бы то ни было...
"Мишки в лесу" падают на пол, сброшенные борзячьими пальцами. Вафельки в шоколадной глазури! Сладости, заначенные работником под кассой. По традиции, псы едят их прямо вместе с обёрткой. И волчице можно. "Конфеты! Даже на любимых лакомствах растиражированные произведения, вдохновлённые природой. Я не верю в злонамеренность людских деяний. Людское общество непредсказуемо и не всегда рационально. Оно весьма... стихийно? Октябрь, это верное слово? — оглядывается Бром по привычке, но лабрадора за спиной не оказывается. — Ох, да... мы же одни здесь. Стихийно! Если они захотят вас убить – убьют. За свою историю они уже истребили некоторые виды подчистую. А все стволы здесь – лишь ещё ждут своих хозяев! Каждое ружьё – потенциальный новый охотник, — клонит он к суке свой колпак. — Вдобавок к тем, что уже на вас обрушились. Вы должны это понимать. Не стоит искушать судьбу. Держитесь от людей подальше".
     Вдруг, запах архивной пыли сменился ароматом свеженапечатанных страниц проекта Чернобыльской АЭС, когда рёв огненного кобеля стал оглашать злой рок: "Они даже не способны совладать со своей силой! Она им неподвластна! — позволяет он щупальцам оккультного овить свой разум. — Это губит природу, губит зверей... в конечном счёте, это погубит их самих! Я ЗНАЮ!". Голос, сломленный верой в гибель, способен кого угодно отправить в городские руины на четыре года вперёд. "И всё живое погубит вместе с ними... Но сперва наступят времена более тёмные, и люди станут покидать насиженные места.
И ваши земли они отдадут...
...но мы этого не увидим. Много поколений сменится, прежде чем это случится".
Он ошибся.