Дурные мысли приходят вместе со сном. Даже если избегать их на протяжении дня, все тяготы поймают за шиворот, едва закроешь глаза. Уже неделю я не мог заснуть, и потому чувствовал себя раздраженным и злым. Я ходил к стайным целителям, но то ли у них закончилась нужная травка, то ли они решили не делиться ею с вполне здоровым волком.
- Сейчас травы днем с огнем не сыщешь, - твердили они то и дело. - А если она понадобится будущим матерям?
Как бы не так. Я не чувствовал себя здоровым, а уж тем более сильным. На днях, охотясь, сорвался на одном из волков, а потом долго думал о том, чем же он заслужил мой гнев. Я был злым и сонным, и с каждым днем легче не становилось.
Кошмары изводили настолько, что я прекратил спать вовсе. А потом перестал замечать, что кто-то обращается ко мне с просьбой или я забыл поесть этим утром. Бодрствование стало в тягость, но закрыть глаза значило увидеть плохой сон, а увидеть сон - значит вспомнить. Мне не хотелось думать о родителях. Раньше они были само собой разумеющимся фактом. Родители, как у всех, разве что родные. Я забегал к ним поделиться добычей или провести вечер в тишине, когда мне не нужно идти в патруль или на охоту. А потом уходил с тем же равнодушием.
В ту ночь, о которой никто никогда не узнает, на чистом ночном небе сияли золотые звезды, подмигивая издали, будто с насмешкой. Я ушел из лагеря, едва стемнело и вышел первый патруль. Прекрасно выучив маршрут, я без труда миновал патрульных и уединился в гуще леса, оставив за собой лишь тоненькую тропинку из следов. Дорогу из мира стаи в свой собственный.
Лес становился темнее и темнее, пока я не добрался до укромного места: в расщелине под выступом скалы удобно прятаться в слишком жаркую погоду или метель. А еще, как я думал, там можно выспаться. Я обнаружил это место летом, и с тех пор оно стало персональным убежищем. Здесь тихо, лес вокруг кажется навсегда замерзшим и безжизненным. Но если я надеялся отвертеться так просто, то не тут-то было.
Почему же я не могу перестать видеть, как призрачные псы из ночных грез раздирают родителей на части? Скольких убили эти твари? И скольких еще убьют? Отец говорил, что псы и волки рождены, чтобы быть врагами, и я сросся с этой мыслью. Свыкся, как привыкают к обходу территории или к блохам. Или дело вовсе не в смерти родителей?
Я бы завыл или залез на дерево, нашелся бы только целебный рецепт от треклятой бессонницы.

Сколько я лежал здесь, стараясь хотя бы нащупать сон. Мышцы ныли, глаза слипались, я надеялся, что изнеможение само настигнет меня, я подкупал сон измором, чтобы заснуть и почувствовать облегчение, но вместо этого только раздражался. Я мог бы сбросить злость на каком-нибудь волке или пойти поохотиться, но не был уверен, что хватит на это сил. И нужно ли это, в конце концов. Поначалу наука, усвоенная у отца и наставников, искушала меня вернуться на место облавы и выследить псов. Хотя бы одного. Хотя бы укусить пожестче и уйти. Но стоило ли оно того? И смог бы один укус или одна собачья жизнь искупить все грехи песьей крови. Оставалось безнадежно тосковать по родителям. Сон бежал от меня, еда не представляла никакого интереса. Ничего не радовало меня.
- Стая ищет в тебе соратника, - сказал бы отец. Я накрыл голову лапачи, чтобы не слышать его загробный неузнаваемый голос. - Так что не злись, как капризный щенок. Будь волком. Прими дисциплину и живи для дела. Задай себе побольше корма, не забывай о  чистоте и найди уже какое-нибудь дело вместо того, чтобы лежать в расщелине и глядеть в пустоту.
Так бы он сказал, и я почувствовал укол вины за то, что раздумывал тихонечко пробраться к границам стаи и убить хоть одну, хоть крохотную собачонку.
Возможно, усталость так затуманила разум и взгляд, я не сразу разглядел волчицу, идущую через поляну прямо ко мне. Слишком бодрая и веселая. Она улыбнулась, и я пригладил мигом шерсть на загривке и расслабился. Когда волчица приблизилась, я узнал Кестрель. Небольшая серая самка, неидеальная, но симпатичная. С холодным цветом глаз и теплыми намерениями. Все, что я знал о ней касалось скорее ее отца, приближенного Кайзера, и братьев, с которыми мне доводилось выходить в патруль или на охоту. Ее я встречал реже и не сильно интересовался ее жизнью.
— Привет. Тебе не спится? — спросила она, добродушно виляя хвостом, словно меня можно купить участливой мордашкой. — Я тоже не могу уснуть. Но сегодня такая прекрасная ночь. Видел, какие звезды сияют? Загляденье.
Я фыркнул, отвел взгляд.
- Поменьше б сияли, я как раз пытался заснуть, - вместо приветствия ответил я, неприкрыто зевнув. Кажется голос выдал мое раздражение. - Разве тебе не нужно быть с остальными волчицами в лагере?

Когда подрастает молодняк и наступает время первой охоты и первой зимы, волки часто отрабатывают те или иные приемы. Мы не можем калечить друг друга, но именно в таких спаррингах устанавливается статус волка в иерархии. Каждый в костяке стаи к двум годам уже знает свое место, знает с кем сотрудничать выгодно, кому лучше не переходить дорогу, на ком можно сорвать злость. Волчиц так не учат, насколько мне известно. Их нельзя травмировать, им нельзя наносить вред: ни физический, ни моральный, поэтому я смог удержать в себе порыв и не прогнал Кестрель. Родиться в стае Черного Когтя самкой, значит получить надежный щит на всю оставшуюся жизнь, и симпатичная болтливая волчица, размахивающая своим серым хвостом, прекрасно об этом знала.
– Если ты пытаешься прогнать меня, то у тебя не выйдет, - сказала она, и я поймал ее взгляд. – Мне не разрешают патрулировать всю ночь. Я как раз возвращалась в лагерь, когда учуяла тебя.
Уверенность Кестрель заставила внутренне улыбнуться и расслабиться. Такая маленькая и хрупкая, она стояла передо мной и ничего не требовала, кроме внимания, которое я мог уделить. Я снова сдержал желание зевнуть и твердо решил, что выслушаю ее. Хотя бы выслушаю.
– Хирсей, что с тобой случилось? Ты беспокоен в последнее время.
Она заглянула в расщелину, всем телом закрывая сочащийся снаружи свет. Внутри стало темно, хоть глаз выколи, а волчица все не унималась
– Это из-за родителей, да? Моей мамы тоже нет. Но знаешь… Знаешь, что она бы посоветовала?
Шепот Кестрель успокаивал, я дважды клюнул носом прежде чем осознал, что она обращается ко мне.
– Все не так, - я снова поднял голову, на этот раз с большим усилием и скривился, удерживая зевоту. Слова давались мне с трудом, глаза слипались: – Я… Столько времени я учился, тренировался, готовился. А когда наступил шанс испробовать навыки в деле… Я никого не смог спасти, никому… не помог. Это не грусть. Скорее… досада. От несправедливости.
Стоило словам сорваться с губ, как мне полегчало. Наверное, удушающее влияние самки способно разболтать любого, особенно зимой, особенно когда колкий запах холода смешивается с приятным запахом ее тела. Я сам удивился тому, насколько разговорчивым и открытым могу быть.

Ночное небо было чистым, и огромная оранжевая луна висела низко над головой. Но ни ее, ни звезд я разглядеть не мог. Передо мной слишком близко сидела волчица.
— Хирсей…
Я вскинул голову, услышав свое имя. Холодные глаза волчицы, похожие на льдинки, смотрели прямо на меня, и в какой-то момент я понял, что не могу отвести взгляд.
— Никому не... судьбой, - я почувствовал нарастающее негодование то ли от того, что не мог разобрать слов Кес, то ли от того, что она улеглась рядом, позабыв о том, что здесь мое логово. Я даже на мгновение обнажил клыки. Она продолжала что-то говорить, но я был слишком рассеян, чтобы слушать. - Однажды... печали придет радость... сладкими грезами... в... станет жизнью... подождать.
Я застыл, не зная, что ответит. Кестрель только озорно улыбалась и легла рядом, как будто это было нечто само собой разумеющееся. На мгновение я испытал потрясение. Она нежно прильнула ко мне, и в лунном свете я понял, как сильно отличается ее прекрасная серая шерсть от моей, черной, непроницаемой. Я был зачарован, как кролик, увидевший удава. Я смотрел на Кес, желая ее со всем пылом моего долгого одиночества и усталого разума, отравленный запахом ее тела: от нее очень сладко пахло. Про себя я заметил, что ни разу настолько остро не чувствовал голод. Желудок мой был полон, но этот голод требовал не еды, а близости и полной связи с миром.  Я потянулся к ней порывисто, так, что у меня закружилась голова. Но все это было неправильно, и я медленно покачал головой, больше сам себе, чем ей.
- Все в порядке, Кес, - сказал я ей.
Я гладил кончиком морды ее спину, будто Кестрель нуждалась в утешении, а не я, как будто она маленький волчонок, и я мог показать ей безопасность в своем лице. Сердце зачастило. Некоторое время она не шевелилась, уткнувшись в мою шерсть. Слова волчицы теплым дыханием оседали на моей коже.
— Ты веришь мне? — спросила Кестрель и спустя секунду тяжелого молчания добавила чуть требовательнее: - Закрой глаза. И не спорь.
Это была другая ночь и другое время, до или после, я не знаю. И не было возможности поступить иначе. Я не мог приказать своему сердцу перестать биться, не мог прекратить дышать и умереть. Я безвольно положил голову на спину самки и закрыл глаза, не в силах сопротивляться ни ее воли, ни ее пьянящему влиянию. Лучше уснуть, забыться, чем наделать глупостей: ничего возвышенного, никаких мыслей о верности законам стаи или стыда. Эти чувства были знакомы мне, но не они остановили меня. Я чувствовал невосполнимую пустоту, и не смел думать о том, что могу заполнить ее, если разделю ночь с этой маленькой серой волчицей.
- Верю.